Koнкурсный рассказ №01/01

СКАЗАНИЯ «КАТАКЛИЗМА»
«Песнь гноя и крови»
Автор: Нахтшпигель, Пиратская бухта

Я редко рассказываю эту историю. Она вызывает во мне чуждые гоблинам эмоции. Стыд, страх, - нет смысла их пробуждать. Отвращение к себе, ко всему живому, недоумение и даже легкая гордость – не лучшие попутчики в этом мире. Но иногда, когда я совсем пьян, оно пробуждается снова. Я вижу своего дядю, его безумные глаза, дрожание бакенбард на щеках; то, как он бросает большую гайку в море и просит море стать его женой, все эти его рассказы, эти выдумки и живущее в его глазах отчаяние. Я никогда не называю его имени, его имя не имеет значения. Он был гоблинам, но вряд ли ощущал себя им. С тех пор, как он полюбил море, все для него изменилось.

Едва ли даже в юности он пользовался популярностью. Сколько себя помню, мой дядя вызывал всеобщее осуждение. Замкнутость прославила его на Кезане, и иногда я слышал, как они злобно шутят над ним, а после случившегося, даже начали пугать детей его именем. О, эти гоблины! Все, что выходит за рамки их вселенной, мгновенно превращается в объект насмешки. Я думаю, что от глубокого ужаса перед всем неизвестным.

Он зарабатывал себе на жизнь самым странным способом из всех. Когда впервые ему попали в руки сентиментальные романы ночных эльфов, он решил, что сможет сделать их переводы на языки других рас. Подобная затея многим показалась смешной, но мой дядя не терял надежды продать свое детище. Пожалуй, знание языков и безумие – единственные вещи, которыми он обладал. Поэтому он отправился в Азерот для поиска приличной публики. Когда такая нашлась среди умерших, источающих смрад, дело тронулось с мертвой точки. Дядя начал переводить любовные романы, научные труды и книги по философии и истории арканы; затем на некоторое время нашел себе ученика – тот едва мог говорить, до того сгнила его челюсть – и начал обучать его премудрости языка эльфов. Я помню эти странные дни, когда мертвец поселился в крохотном доме моего дяди, этот запах: более жуткий, чем сама смерть, - химикаты, что-то удерживающее разложение под контролем и парфюм, которым мертвец обильно смазывал свою дырявую шею.

На Кезане все прикусили языки, когда дядя обогатился своим изысканным переводом эротической поэзии. Признаться, никто не ожидал, что эти заносчивые друиды что-то смыслят в любовных делах. Потом был перевод исторических хроник времен войны Зыбучих Песков, и снова – успех. Многие хотели повторить подвиг дяди, но все упиралось в незнание языка и инкогнито поставщика оригиналов.

Были «Диалоги о вечном», даже перевод сакральных текстов Круга Кенария, а однажды – деловая переписка двух достаточно влиятельных эльфийских персон. Затем – два сборника философской поэзии, размышления о природе и труд о воспитании стойкости и целомудрия для начинающих жриц.
Я надеялся, что дядя, наконец, обрел себя; его слегка покрасневшие от успеха уши радовали мой взгляд. Мне казалось, что все вошло в свое русло. Но, как говорят друиды (думаю, понятно, откуда я почерпнул это) «спокойствие не может быть стойким; жди или нет – наступит перемена», и перемена пришла, как буря, как огромная волна, как Пылающий Легион, под личинном зачитанной книги, обложка которой едва ли могла рассказать о живущей внутри беде. «Очерки о затонувшем» так и не были до конца переведены, я лишь слышал их пересказ, а однажды, два года назад, рассуждение эльфийского аристократа о том, что некоторые книги должны навсегда остаться закрытыми; что некоторые книги лучше вовсе не писать, но если уж они написаны – никому не следует вчитываться в их тайны.

Так было и с этой. По рассказам дяди я знал, что «очерки…» являются чем-то протестующим против современной власти в Дарнассе; что-то, в изысканной форме воспевающее новый взгляд на жизнь. Любовь к морю. Какая-то тайная истина была выпущена наружу этим откровением, и мой дядя, поверив в нее, отправился, следуя лабиринтом текста, искать собственное просветление.

Его не было несколько лет. Казалось, он уже умер. Казалось, если не умер, то никогда не вернется на Кезан. Я видел его умершим, потерявшемся в огромном мире, и скучал по нему.

Но лучше бы умер, чем то безумие, в котором он вернулся. Была гроза. Кажется, я уже спал. Какие-то мысли о заработках, о завтрашнем дне, я уже почти забыл своего дядю, когда он постучал в дверь; уже смирившейся с его смертью, я увидел его бледную тень, призрака от себя прежнего. И сразу же с порога он начал рассказывать, и рассказ его был сбивчив, я ничего не мог понять, а то, что понимал, было для меня чудовищно и даже немного смешно, и мне было страшно от этих рассказов, от того, что он бредит, но еще страшнее от того, что, вдруг, его рассказ может оказаться правдой. Этот грот (он говорил о гроте, о воде, что похожа на сталь, о чугунной тяжести туч над этим гротом, об особой слабости сердца, которую испытываешь, войдя в него), эти голоса, о которых он рассказал, были мне ненавистны; отнявшие рассудок моего дяди, они внушили ему мысли об истинной природе вещей. Да-да, - сказал он мне той ночью, - теперь я знаю, что же такое море. И раньше догадывался, но теперь все встало на свои места. Какое чудо для тебя – любить море и не знать, что же оно такое. И какое для меня – знать, и принимать его истинную форму, и продолжать любить. Я был у истока, где рождаются все моря, видел его источник, и знаю, что море – это гной, сочащийся из распоротого бока древнего, невыразимого, миллионноименного. Что-то разрезало его бок, и его рана породила моря. И острова – фрагменты его огромной плоти; они отмирали тысячелетиями и застывали, принимая привычную нашему глазу форму. Друиды говорят, что мир живой. Но едва ли они знают, насколько. Что все это – порождено древним, почти сошедшим с ума, существом. Целые цивилизации ходят по его телу и мучают его слух своими шагами, дыханием, разговорами. Спятивший бог, выделивший из себя океан. Говорят, это бог, насылающий болезни ума, но на самом деле – он сам спятивший; спятивший от вечного заточения в самом сердце земли, от этой боли, от беспомощности, от вечного шума. И он отвечает своим обидчикам злобой и болью мозга. О, коснувшиеся его – будут так несчастны!

И когда мой дядя это сказал, я подумал, что он спятил. Сказка о Древнем Боге нашла в его больном рассудке чудовищное воплощение. Я попытался уложить его спать, но он продолжал бредить: гоблины, откуда взялись гоблины! Я отвечу тебе, откуда! Каджамит! Это же каджамит! Мы ходим по плоти древнего, и мозолим его старую кожу, нарывы земли выходят наружу каджамитом, и это – его густая, терпкая на вкус и безумная кровь. Ты был безумцем от рождения, и все гоблины рождены безумием; волей древнего, песней его морей, его ненавистью ко всему живому… о, как ненавистны ему живые, смертные, бессмертные, шумящие и раздражающие кожу своим движением. Как страстно он желает скинуть их с себя и утопить. Но я был рядом с ним, и он принял мое покаяние. Я целовал его живое сердце, и он назвал мне одно из множество своим имен – Н’зот, я повторял это имя, вращал его по своим венам, и понимал, как истинно это имя, как истинно сказанное древним, и как жалки гоблины, как жалки все живущие… только вода, только кровь Н’зота могла подарить мне утешение. И я снова поцеловал его сердце – коричневатое, бесконечно горячее, оно наполнила мой рот правдой, и я пришел, чтобы рассказать об этом тебе…

…скоро, уже скоро, сын древнего поднимется из чрева земли, чтобы разрушить все. Мир вернется в тишину. А мне, как прозревшему, Н’зот обещал в жены южное море, и я люблю это море; люблю, как ты любишь женщин, страстно, полнокровно, очищено от земных ценностей. Признавший, что гоблины – продукт безумия, я стану мужем южного моря!

И мой дядя обмяк, потеряв на некоторое время дар речи. Его перевозбуждение привело к бреду, тошноте, расстройству желудку. Две недели я провел у его постели, а он хватал меня за руку и повторял какие-то бессвязные слова и это странное имя из сказок; и тогда же я понял по его глазам, что это безумие неизлечимо. Он хотел встать с постели, презреть боли тела, и обойти Кезан с проповедью, которую назвал «Песнь гноя и крови», и вернуть гоблинов к истине, вернуть их к исконному поклонению Н’зоту, молиться на море и бросать в море своих первенцев, дабы это страшное гной-море утолило жажду приносить зло. Но я не давал ему встать, «Песнь гноя и крови» пересыхала в его гортани, и он терял сознание…

…потом поднимался с постели вновь и продолжал с того места, где закончил.

А потом он ушел навсегда. Красное солнце так страшно отливало по волнам, что вода казалась кровью. Мой дядя зашел по щиколотки в эту кровь, и волна нежно ударила его о колени. Тогда его лихорадка прошла, уши и щеки исполнились нормального цвета. Он пел свою песнь о мире нескончаемой боли, об отчаяние заточенного в недрах бога, о каждой ране, что нанесли живущие вечному телу своей суетой, и уходил в воду все глубже и глубже. А потом исчез. Я думал о том, как идет его крохотное тело ко дну, как наполняет его собой море, как лопается грудная клетка, и жизнь безумного гоблина завершается столь плачевно. И думал о том, что мой дядя, небось, ощущает, что эта смерть – свадебный обряд с соленой водой, что смертельное давление – это объятья, что кончающееся дыхание – страсть; вода, заполняющая легкие – поцелуй. И что всюду вокруг – не море, а гной Н’зота, прародителя гоблинов, отца всего живущего; того, чья плоть сотворила землю.

И, кажется, моя собственная жизнь изменилась после этого. Мне трудно было продолжать прежнее существование, будто безумие досталось мне в наследство. Все чаще я смотрел на волны, и видел их белизну – гноем, и на языке начинали крутиться слова дядиной песни. И я не знаю, чем бы кончилось это: ушел бы я ко дну, отправился бы искать Н’зота или вовсе выбросил это из головы, - потому что материальные нужды, какие-то неинтересные моему сердцу сделки, необходимости и условности, отвлекли мои мысли от дяди. А потом случилось то, что хорошо всем известно. Не разделяя восторг моих друзей и братьев от распластавшего свои огромные крылья над Кезаном, я называл этого дракона не иначе, как сын Н’зота, разорвавшего плоть отца, взметнувшегося вверх, чтобы сеять смерть…

…мне даже хотелось, чтобы его появление ознаменовало тишину над Азеротом. Вечную и липкую тишину во имя истинного бога.

Вернуться к списку рассказов...